Микробы

Современное общество осведомлено о биотехнологиях достаточно широко, хотя и с разной степенью научной строгости. Одни вспомнят фильм «Парк Юрского периода» с его искусно нарисованными (правда, совершенно несостоятельными с научной точки зрения) «клонированными» динозаврами. Многие другие сразу обратятся к реально клонированной овечке Долли. Кто-то читал в прессе о том, что на рынке появились новые, «биотехнологические» помидоры с большим сроком хранения. Найдётся немало людей, кто знает о применении биотехнологических разработок в медицине. А кто-то слышал рассуждения критически настроенного знатока о страшных последствиях генной инженерии, якобы ожидающих нас в будущем.

Конечная цель всех биотехнологических исследований — создание коммерчески привлекательных продуктов, призванных облегчить жизнь людей, улучшить её качество. Разумеется, развитие биотеха нынче обуславливается не только экономическими факторами, однако на первых порах ажиотаж вокруг молодой области наукоёмкой экономики связывался именно с возможностью получения прибыли.

Можно было подумать, что, коль скоро конкретные биологические свойства определяются одним или несколькими генами, то уж не составит труда создать живые организмы с новыми свойствами. И хотя шумиха, поднятая вокруг новой высокотехнологичной области, была не всегда адекватной, основания для неё были. Более того, как показало время, наиболее разумные проекты стали реальностью.

Биотехнологии развивались по нарастающей, но не монотонно — в истории биотеха насчитывается несколько примечательных этапов, без преувеличения, определивших лицо этой области не только мировой науки, но и экономики. Связаны они как с разработкой новых высокотехнологичных продуктов (прежде всего биофармацевтических), так и с появлением новых методов, и, как следствие, с новыми знаниями.

Встреча Роберта Свонсона и Герберта Бойера ознаменовала собой начало эры современных биотехнологий, основанных на манипуляциях с геномной ДНК

Genentech: деньги из пробирки

15 октября 1980 года на Нью-Йоркской фондовой бирже произошло знаменательное событие: уже через 20 минут после начала торгов стоимость одной акции биотехнологической компании Genentech поднялась с 35 до 89 долларов — рекордный для того времени скачок цен на акции коммерческого предприятия! К моменту закрытия торгов в тот день цена одной акции Genentech составляла почти 72 доллара, а стоимость всех 528 тысяч акций — цена столь баснословная, что мелкие инвесторы, собиравшиеся приобрести небольшой пакет акций, не имели на то никаких шансов.

Это был первый случай в истории, когда о начале новой технологической революции — на сей раз с приставкой «био-» —возвестил биржевой колокол. В 1980 году, когда фирма Genentech впервые предложила обществу свои акции, она представляла собой небольшую компанию в Калифорнии, в течение четырёх лет успешно работавшую над проблемой получения рекомбинантных ДНК. За два года до этого учёным компании удалось выделить фрагменты гена, кодирующего инсулин человека, и перенести их в клетки кишечной палочки. Эти бактерии работали как своего рода биофабрики по производству человеческого инсулина, который мог использоваться теми пациентами, которые имели аллергию на свиной инсулин.

Пример Genentech весьма показателен с точки зрения того, как выходили на рынок только-только начинавшиеся научные разработки.

История биотеха пошла, разумеется, с конкретного научного достижения. В 1973 году Герберт Бойер, сотрудник Калифорнийского университета и Стэнли Коэн из Стэнфорда с помощью особых ферментов рестриктаз и лигаз, своего рода молекулярных «ножниц» и «клея»,  создали искусственную плазмиду (кольцевую молекулу ДНК)  кишечной палочки. Статья, опубликованная на эту тему в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences, знаменовала собой начало генной инженерии.  А вскоре успехи биологов были растиражированы многими СМИ.

Спустя два года после начала генно-инженерных работ материалы об этом попались на глаза Роберту Свонсону, молодому сотруднику венчурной компании Kleiner Perkins Caufield & Byers, расположенной там же, где работал Герберт Бойер — в Калифорнии.

Видимо, так было угодно судьбе, чтобы идея коммерциализации генной инженерии пришла в голову именно Свонсону. Можно быть уверенным, что не один десяток инвесторов читали материалы о первых шагах генных инженеров. Но именно Свонсон смотрел на то, на что и многие до него, но увидел то, что не попало в поле зрения других. Возможно, свою счастливую роль сыграл и тот факт, что Свонсон имел естественно-научное образование в области химии. Так или иначе, но молодой предприниматель быстро оценил фантастические перспективы молодой области науки. Он понял, что прежде всего с помощью новых технологий можно будет нарабатывать в больших количествах самые разные лекарства. Свонсона не смутило даже то, что многие биохимики, с кем он беседовал, скептически отнеслись к идее финансовых вливаний в генную инженерию. Более того, звучали мысли о том, что в ближайшие лет десять ничего существенного с помощью новой технологии сделано не будет. Свонсон, однако, не отступал. Наконец, ему удалось добиться встречи с самим Гербертом Бойером. Профессор любезно согласился выделить совсем немного своего времени. Прошло десять минут, двадцать — а беседа только начиналась. Расстались Свонсон и Бойер лишь через три часа, решив начать совместное дело — биотехнологическую компанию. Название высокотехнологичного детища пусть и не звучало оригинально — Genentech, но зато подчеркивало суть генно-инженерных технологий — Genetic Engineering Technologies. Cвонсон становился президентом, Бойер – вице-президентом. Именно Бойер привлёк в новую компанию своих талантливых сотрудников, которыми он руководил в Калифорнийском университете. Официальной датой рождения новой компании считается 7 апреля 1976 г. В 1977 году впервые в стенах Genentech удалось синтезировать генноинженерный белок человека — соматостатин, а следующие два года были отмечены работами по получению человеческих инсулина и гормона роста. История мировой биофармацевтики началась.

К вечеру 15 октября 1980 года основные держатели акций Genentech стали обладателями миллионных состояний, и это побудило очень многих людей – в том числе из академических кругов – к бурным действиям. Вслед за Гербертом Бойером многие университетские профессора открыли собственные компании. За рекордно короткое время биотехнологии превратились в равной степени коммерческое и научное предприятие. За последующие три года в США возникло около 200 мелких биотехнологических компаний, связанных прежде всего с биофармой.

Невиданный взлёт стоимости акций Genentech предопределили как реальные оценки потенциала биотеха, так и мечты о широких возможностях новых технологий. Впоследствии биофармацевтика стала основным направлением биотехнологий. В названиях крупных биотехнологических компаний — Biogen, Amgen, Genetics Institute — подчёркивается генная инженерия, основа их научной деятельности. По прошествии трёх десятков лет мировой рынок фармпродукции, полученных генно-инженерным путём, превышает сотню миллиардов долларов (согласно прогнозу аналитиков компании Evaluate Pharma, доход мировой биофармы составит без малого 170 миллиардов долларов к 2014 году).

Нынче разработка лекарственных средств с использованием современной биотехнологии наиболее активно ведётся, разумеется, в США, а также Японии и отдельных странах Западной Европы — на эти цели расходуется почти две трети всех денег, выделяемых на НИОКР в области биотехнологии.

Молекулярный «ксерокс»

Биотехнологии, возникшие в первой половине 70-х, спустя десятилетие продолжали расти как на дрожжах. Всё больше отыскивалось и синтезировалось генов, кодирующих лекарственные белки. Появлялись новые искусственно созданные штаммы микроорганизмов, пригодные для производства этих белков. Наконец, уже в 1983 году появилось первое генно-модифицированное растение — табак.

Работы генных инженеров к тому времени стали достаточно рутинными, благо весь инструментарий для нарезки-сшивки молекул ДНК у них имелся. Единственное, что ограничивало быстроту работы учёных, — невысокая скорость наработки молекул ДНК, с которыми предстояло работать. Для того чтобы получить количество ДНК какого-либо гена, необходимое для экспериментов, требовалось размножать их в бактериальных клетках (естественный путь, ведь ДНК надёжнее всего нарабатывать именно с помощью природы). Как быстро будут расти бактерии, так быстро получаются новые молекулы ДНК — вот только эта работа утомительная и отнимающая очень много времени.

Ситуация изменилась в 1983 году, когда стало известно о создании метода так называемой полимеразной цепной реакции, нынче известной как ПЦР не только учёным, но и, например, посетителям клинических лабораторий, сдающих анализы. Более того, эксперты сходятся во мнении, что появление ПЦР стало революцией в методах генной инженерии, а биотехнологии получили громадное ускорение.

Всё произошло в одну из апрельских ночей 1983 года, когда молодой специалист калифорнийской компании Cetus Кэри Мюллис ехал со своей подругой по шоссе в Калифорнии (как видно, Калифорния и здесь прославилась как родина прорыва в биотехе). Дженнифер, пассия Мюллиса, мирно дремала рядом с учёным, а потому тот мог предаться размышлениям на тему своей работы. Деятельность Мюллиса в Cetus была связана с синтезом олигонуклеотидов — коротких фрагментов молекулы ДНК, которые предназначались для биотехнологов. Эту работу выполняли химики, прилежно, шаг за шагом, наращивая короткие молекулы. Но уж больно долгим этот путь, и, казалось, ничего лучше придумать нельзя.

Возможно, блестящая мысль пришла в голову именно Мюллиса потому, что тот всегда был в меру ленивым человеком — ровно настолько, чтобы придумывать какие-либо усовершенствования, облегчающие традиционную рутину. Не самая плохая черта характера. Например, в детстве юному Кэри было в тягость выходить на улицу из дома  в дождливую погоду для того, чтобы покормить свою собаку (что, в общем-то, естественно). Поэтому парнишка придумал автоматическую кормушку, которая помогала и животное накормить, и хозяина оставить в сухой одежде.

Чуть позже, когда подошло время учиться, Кэри Мюллис оказался перед выбором: чему же отдать предпочтение – физике или биологии? Выбор в пользу науки о живом он сделал, обосновав своё решение так: «Я решил, что лучше всё же заняться биохимией, ведь у политиков всегда бывают сердечные приступы, они умирают от рака, так что биохимики им всегда будут нужны. А на то, что падает на нас с неба, и на то, сколько лет Вселенной, им наплевать».

Так в чём состояла революционная идея Мюллиса? Допустим, есть некая часть молекулы ДНК, которую надо размножить. Важно учесть, что молекула ДНК – двойная спираль — способна к самовоспроизведению. В этом заключён смысл передачи генетической информации от клетки к клетке, из поколения в поколение. Но воспроизводится молекула ДНК не сама по себе, а лишь с помощью особого белка – ДНК-полимеразы, который достраивает молекулу нуклеиновой кислоты, работая словно молекулярный «ксерокс». Что будет, если двойная спираль ДНК каким-то образом «расплетётся» на две отдельные цепочки, с которой ДНК-полимераза «снимет» копию? Понятно, что количество ДНК удвоится. А если повторить ту же самую процедуру в той же самой пробирке? Мюллиса осенило: да ведь таким образом можно нарабатывать количество одинаковой по составу ДНК в экспоненциальном количестве, получая гигантские количества копий! Учёный остановил машину, попытался разбудить свою подругу, чтобы поделиться с ней блестящей идеей – благо, Дженнифер тоже была химиком и могла бы оценить придуманное. Та, впрочем, не желала просыпаться, поэтому автор остался без мгновенного признания своей гениальности. А вот самому Мюллису в ту ночь пришлось изрядно принять на грудь для того, чтобы наконец-то заснуть.

 «Геномный бунтарь» Крейг Вентер: «Я могу постараться изменить судьбу, предопределенную генами»

Весь уик-энд Мюллис провёл в раздумьях о новом методе. Он прекрасно понимал значимость своей идеи. По его же словам, открытие тянуло на мировой масштаб. С помощью такого подхода можно не только умножать количество ДНК, но и сшивать различные молекулы ДНК с собой, отыскивать нужные гены среди множества других – и прочее, и прочее.  Впрочем, уже очень скоро первоначальная эйфория сменилась тревогой — а вдруг эта идея уже реализована? Ведь принцип работы нового метода оказался слишком простым, чтобы никому не прийти в голову! Но в то же время учёный успокаивал сам себя: если бы кто-то такую же штуку уже сделал, об этом давно стало бы известно. Утром в понедельник Мюллис первым же делом направился в библиотеку и стал изучать все статьи, включавшие в название слова «ДНК-полимераза». Таких статей оказалось огромное множество, но ни в одной не говорилось о том, что предлагал Мюллис. Это успокоило биохимика, и теперь он стал искать доводы в пользу того, что новый метод работать не будет. Мюллис подходил к самым разным своим коллегам, занимавшимся синтезом ДНК, и рассказывал о своей идее. Те, однако, с ходу не отвергали новинку, но и не поддерживали её. Как потом сообразил Мюллис, его коллеги просто не поняли смысла нового метода. Но не из-за собственной недалёкости; они, похоже, внутренне не могли предположить, что может появиться настолько простой способ «умножения» ДНК. Более того, как выяснилось позже, один из сотрудников нобелевского лауреата Хара Кораны (признанного гуру в области синтеза ДНК) в начале 70-х очень близко подошёл к созданию метода, аналогичного методу Мюллиса. Но почему не удалось сделать последний шаг? Возможно, потому, что в то время биохимики не нуждались в столь радикальной технологии. А может, повлияло неверие самого Кораны в новый способ.

Как бы то ни было, Мюллис не смутился, что авторитетные люди прохладно отнеслись к его идее, и не стал дожидаться, пока кто-нибудь воплотит его задумку в реально работающую технологию. Просидев несколько месяцев за нужными расчетами, Мюллис в сентябре приступил к воплощению своих идей в пробирке. К тому времени, правда, его покинула Дженнифер — персональная муза, но этот факт, похоже, не сильно огорчал учёного. Наконец, всё получилось точно так, как Мюллис и планировал.

Если коротко, принцип ПЦР выглядит так: молекула ДНК при нагревании до высокой (95 С) температуры расходится на две цепочки. При охлаждении содержимого пробирки до более низкой температуры (в среднем до полусотни градусов) к краям каждой из двух цепочек может присоединяться зеркальный по отношению к ним короткий кусочек молекулы ДНК — праймер. Далее, при нагревании реакционной смеси чуть выше 70 градусов, используя нуклеотиды — составные «кирпичики» молекулы ДНК — начинает свою работу термостабильная ДНК-полимераза, выделенная из бактерий, живущих в горячих источниках. Это один цикл ПЦР. Ну а при многократном повторении циклов в одной пробирке происходит экспоненциальная наработка молекул ДНК — от одной-единственной до миллиона копий.

На исходе того же 1983 года в журнале Science вышла статья, посвящённая описанию первого практического применения новой методики, известной с тех пор как ПЦР — полимеразная цепная реакция (цепная потому, что увеличение копий молекулы ДНК идёт лавинообразно, как при цепном процессе). А в 1993 году Кэри Мюллис получил Нобелевскую премию за создание метода ПЦР. Влияние нового метода на экспериментальные работы в биотехе оказалось настолько велико, что сейчас практически ни одна лаборатория этого профиля не обходится без амплификаторов — приборов, в которых происходит таинство «размножения» ДНК. Сам же Мюллис не стал стричь купоны со своего детища. «После того, как я изобрел ПЦР, я почувствовал, что мне нужна определённая свобода. Я никогда не придерживаюсь строгих правил и не буду делать того, что не считаю разумным, даже если это может стоить мне места», — сказал он. Ну а сама методика по прошествии четверти века претерпела массу усовершенствований, позволивших применять ПЦР для самых разных задач биотехнологий. Более того, эксперты считают, что потенциал для появления новых вариаций исходного метода Кэри Мюллиса далеко не исчерпан. Не будет преувеличением сказать, что создание ПЦР здорово помогло и при расшифровке геномов различных организмов, среди которых и человеческий.

Геномный бунтарь

Расшифровка (секвенирование) геномов живых существ — одно из крайне важных направлений биотеха. Знание структуры генов необходимо хотя бы для того, чтобы знать причины множества заболеваний — не только наследственных, но и возникающих в ходе жизни (прежде всего, это рак).

В 1986 году группа учёных в США начала работу над проектом, впоследствии ставшим известным как «Геном человека». Идея прочтения генома Homo sapiens была амбициозна и теоретически реализуема (как полагали авторы проекта, к 2005 году он финиширует). На практике же существовавшие технологии не были адекватны столь грандиозной цели. Уверенность учёных в достижимости цели может только восхищать — ведь к тому времени лучшим достижением было лишь прочтение геномов нескольких бактерий. Поэтому новая программа стала сродни подготовке полёта  космонавтов в эпоху аэропланов. Пожалуй, «Геном человека» — проект сугубо рутинный — можно назвать триумфом биотехнологических методов, показавшим мощь современной науки. А методы секвенирования геномов постепенно усовершенствовались: в 1996 году прочтён геном дрожжей Saccharomyces cerevisiae (одноклеточного организма, ДНК которого, в отличие от бактерий, упакована в клеточном ядре), в 1998 впервые стала известна последовательность генов многоклеточного организма — червя Caenorhabditis elegans. Количество и размеры секвенированных геномов всё возрастали. Соответственно, увеличивались и шансы на то, что и человек займёт место среди биологических видов с уже известной структурой генома.

Возможно, в недалёком будущем врачи смогут подбирать лекарства для лечения болезней с учётом генетических особенностей конкретных пациентов

В общем, работа по расшифровке человеческого генома, проводимая  международным научным консорциумом под руководством национальных институтов здоровья США, методично двигалась к конечной цели. И особого шума вокруг этой грандиозной работы не возникало.

Тем громче 6 апреля 2000 года прозвучала новость о том, что независимая от официальных академических кругов компания Celera Genomics почти завершила собственные труды по секвенированию генома человека. Именно тогда мир узнал имя человека, бросившего вызов своим коллегам — Крейг Вентер, президент Celera Genomics, созвавший в Вашингтоне пресс-конференцию для того, чтобы объявить о своём успехе.

Примечательно, что Вентер включился в геномную гонку за без малого два года до этого. Мыслимо ли сделать всю работу за такое короткое время? Оказалось, да. Успех команде Вентера принёс способ расшифровки генома, принципиально отличающийся от использовавшегося доселе подхода. Традиционный способ заключался в последовательном тщательном прочтении довольно крупных фрагментов генетического «текста», содержащегося в отдельных хромосомах. Надёжно, конечно, но долго. Вентер поступил иначе: он предложил беспорядочным образом нарезать молекулы хромосомной ДНК на мелкие куски, определять их структуру, а потом с помощью информатики определять, как эти фрагменты генома состыкуются друг с другом. Пожалуй, это очень хороший пример того, как стрельба из пушек по воробьям может быть полезна. Собственно, такое сравнение отражено и в названии метода — «shotgun», стрельба из дробовика.

Впрочем, сенсацией стало не только заявление о почти законченной расшифровке генома. Шум поднялся ещё и из-за намерений Крейга Вентера коммерциализовать результаты своих трудов. Тем не менее, назревавший скандал удалось-таки унять, благо в спор между геномными конкурентами включились высшие политические силы — президент США Билл Клинтон и премьер-министр Великобритании Тони Блэр. В итоге было решено, что гонка закончилась вничью — и в 2001 году в журнале Nature был опубликован предварительный полный вариант генома человека, на основе данных, полученных и в Celera, и в стенах академического научного консорциума.

Структура генома человека как биологического вида, опубликованная в Nature, представляла собой некий усреднённый набор данных, полученных от нескольких индивидуумов разных национальностей и рас. Поскольку генетическая информация у отдельных людей почти совпадает, то для чернового варианта годился и такой подход — важно было определить, какие именно гены есть у Homo sapiens и в каком порядке они расположены на хромосомах. Но вот что касается выяснения того, как устроены гены отдельных людей и как они могут повлиять на их здоровье, то здесь надо читать персональные генетические данные. Любопытно, что первыми известными геномами конкретных людей стали геномы самого же шефа Celera Genomics и патриарха мировой молекулярной биологии Джеймса Уотсона, главного идеолога этих грандиозных работ.

По словам Крейга Вентера, он не испытывал ни разочарования, ни бурной радости, узнав структуру своих генов. Например, выяснилось, что одна из копий генов в организме Вентера отличается мутацией, связанной с повышенным риском развития глазного заболевания — дистрофии жёлтого пятна, приводящего к слепоте. Но вот только способов предотвратить это заболевание пока не существует. Зато, узнав, что генетически предрасположен к повышенному образованию холестерина, Крейг Вентер начал принимать препараты, снижающие уровень этого вещества в организме. «Я могу постараться изменить судьбу, предопределённую генами, рассчитывая вероятности возникновения тех или иных болезней», – так объясняет Вентер преимущества знания конкретным человеком своих генов. Действительно, образ жизни можно будет скорректировать так, чтобы уменьшить риск заболеть чем-то опасным.

Определение индивидуальных геномов — цель разработчиков современных методов секвенирования ДНК. Как полагают эксперты, сравнительно скоро за знание своих собственных генов можно будет выкладывать не более тысячи долларов — вполне приемлемая сумма для человека. А с этой информацией можно будет идти, например, к врачу. И здесь чистое знание пересекается с фармацевтикой и медициной будущего.

В описании любого современного фармакологического препарата присутствует информация о его побочных действиях — возможных аллергических реакциях, нарушении сна и многих других. Это связано с тем, что генетические особенности обмена веществ у какого-то количества пациентов не позволяют им нормально усваивать вещества, входящие в состав лекарства. Фармакогенетика — одна из предшественниц персональной (индивидуальной) медицины, в которой парадигма «одно лекарство для всех» заменяется на «правильное лекарство для каждого пациента». Таким образом, врач сможет предсказать особенности протекания болезни у конкретного человека и применить соответствующее лечение с минимальными побочными эффектами.

Биотехнологии сеют риски

Впрочем, говоря и мечтая о перспективах биотехнологий, надо быть готовым к возможным опасностям и рискам, которые вполне могут сопровождать нечто новое. И впрямь,  что, если случайно и умышленно получатся опасные «генетические монстры» — болезнетворные бактерии и вирусы, бесконтрольно размножающиеся сорняки и даже полчища людских клонов? Чудовищная картина, не правда ли?

Лучше всего о надеждах и рисках современного биотеха сказал почти четверть века назад пионер генной терапии Уильям Андерсон: «Ситуацию с генетической инженерией как частью современной биотехнологии можно резюмировать так: особая моральная позиция современной биотехнологии определяется её беспрецедентной способностью делать добро и также беспрецедентной способность творить зло».

История не только биотехнологий, но и мировой науки знает единственный пример, когда дальнейшие научные поиски на время остановились по призыву самих же учёных, рекомендовавших вначале изучить возможные последствия своих работ. Речь идёт о заявлении отцов-основателей генной инженерии Герберта Бойера и Стэнли Коэна на Асиломарской конференции 1975 года. Они прекрасно понимали не только преимущества новых технологий работы с генами, но и отдавали себе отчёт в том, что опасности могут перевесить чашу весов в свою сторону. В результате их коллеги во всём мире вняли доводам генно-инженерных первопроходцев и разработали соответствующие инструкции о работе с биологическими объектами, позволившими практически исключить риск возникновения опасностей.

Но вовсе не исключено, что в будущем такая проблема вновь не возникнет. Здесь уже надо будет каким-то образом вмешиваться правительствам разных стран, ибо биотехнологические гиганты — владельцы рынков — вряд ли захотят тормозить собственные работы до разрешения споров о рисках.

Другая, возможно, негативная сторона новых технологий — этические, философские и социальные проблемы. Надо понять, насколько новое знание может повредить людям. Те же индивидуальные геномы уже становятся возмутителями спокойствия. Не секрет, что есть опасения, касающиеся публикации информации о генетических особенностях людей — ведь  они могут подвергнуться дискриминации. Может статься, что некоторые работодатели не захотят нанимать сотрудников, генетически предрасположенных к некоторым заболеваниям, лечение которых может дорого обойтись. Или вот ещё проблема — как быть с патентованием новой информации о структуре генов? В самом деле, уже многие биологические молекулы запатентованы — а это неизбежно скажется на темпах разработки новых методов лечения и, как следствие, на здоровье людей. Что же, получается замкнутый круг? С одной стороны, биотехнологии дарят реальную надежду на лечение недугов. Но, с другой, они же — вот парадокс! — в таком случае будут сдерживаться собственными результатами, попавшими в патентную ловушку. В результате биотехнологические компании могут стать «хозяевами жизни», монопольно распоряжающимися правами на то, что в ходе миллионов лет эволюции создавала природа. В разных странах эти проблемы решаются по-разному, но ясно, что без активного вмешательства государственных структур здесь уже, похоже, не обойтись.

Биотехнологии — область для весьма амбициозных людей, не только учёных и финансистов, но и правительственных кругов. Конечно, заявляемые биотехнологами притязания не всегда соответствуют реальным возможностям. Но стратегия и экспериментальная база биотеха претерпевают быстрые изменения, одни подходы заменяются другими. Несомненно одно: в будущем биотех станет набором рутинных методов создания живых систем, обладающих новыми функциями и возможностями.